По подсоветскому Дону

[Lt.Col1.]

Предлагается статья профессора истории Ростовского на Дону университета М.Миллера.Статья интересна тем, что автор, занимаясь архиологическими изысканиями в соответствии со специальностью, объездил почти весь Дон в течение 20-ти лет до революции, а затем в течение того же срока после неё. Это позволило ему стать очевидцем тех изменений, которые произошли за эту переломную эпоху на Дону. Попав в эмиграцию после ВМВ, автор получил возможность донести правдиво свидетельства непосредственного наблюдателя, что очень ценно, т.к. такого рода информация обычно является практически достоверной.

Источник: Эмигрантский журнал казачьей зарубежной диаспоры - "Родимый край".

"По подсоветскому Дону"
Профессор М.Миллер

[Lt.Col1.]

Об авторе вышевыложенной статьи:

Археолог Михаил Александрович Миллер
с дочерью Ксенией Миллер (Антич):


В 1995 году в центре Новочеркасска я случайно встретила иностранку, разыскивающую Музей Донского казачества. Проводила женщину до Музея и с интересом согласилась присутствовать при ее разговоре с музейным начальством.
Это была Ксения Михайловна Миллер, приехавшая на родину попытаться восстановить свою родословную. Как тут же выяснилось, мы вполне могли приходиться друг другу родственницами: девичьи фамилии моей и ее мамочки были одинаковыми (Неклюдовы). К тому же Ксения Михайловна уже знала, что клан Неклюдовых из ст. Гниловской (откуда родом моя мама) точно состоял с "ее" Неклюдовыми в неком родстве.
Мне тогда (да, в общем-то, и теперь) подобные вопросы казались чем-то вроде анекдотов. Так что никаких бумаг, которые увозила с собой Ксения в Германию, я не откопировала.
А вот теперь жалею. Отец Ксении - Михаил Александрович Миллер - был если ни главным, то уж точно одним из главных донских ученых - профессиональных антисоветчиков. Во время войны он, находясь в должности главы Областного краеведческого музея, фактически возглавлял коллаборационистскую "Комиссию по делам казачества" при фашистском "Штабе войска Донского".
Комиссия физически заседала именно в музее Миллера. Под его руководством в 1943 наиболее ценные коллекции музея были вывезены в Германию - казачье оружие; предметы калмыцкого культа; материалы археологических комплексов Даховского погребения и Елизаветинского городища и др. Менее ценные экспонаты, оставшиеся после ухода немцев из Ростова, также сильно пострадали: здание музея было подожжено. Надеюсь, хотя бы к этому поджогу Михаил Александрович отношения не имел.
Большинство его соратников по "Комиссии" были арестованы органами НКВД, многие отсидели в лагерях. А вот сам Миллер наказания избежал - он ушел с семьей в Германию вместе с фашистами. Пиком его карьеры была работа ученым секретарем в американском «Институте по изучению СССР» в Мюнхене... Т.е. на подрыв советской власти в СССР 1960-х он наработался от души.
Степень влияние Миллера и подобных личностей на советскую "неофициальную культутру" тех лет когда-нибудь, конечно, определится.
А пока - воспоминания милейшей Ксении Михайловны о своем любимом отце, крупном ученом-археологе.



Донской археолог Михаил Александрович Миллер - мой отец.
Ксения Миллер (Антич), журналист, переводчик (Германия).

Официальный бюллетень парижского антропологического общества («Extrakt des Bulletins et Memoires de la Societe d’Anthropologie de Paris», 13.VIII 1909) опубликовал в августе 1909 г. статью «Недавние раскопки вблизи Таганрога и каменные бабы». В этой статье известные археологи Федор Кондратьевич Волков и Александр Александрович Миллер сообщили своим французским коллегам об археологических раскопках, «проведенных молодым русским археологом Михаилом Миллером у реки Еланчик вблизи Таганрога». Мой отец Михаил Александрович, которому тогда было 25 лет, был хорошо знаком с теми краями, так как его отец владел имением в слободе Покровское под Таганрогом, и большая семья Миллеров всегда проводила лето в этом живописном месте на берегу Миуса. Интерес к археологии появился у Михаила Миллера рано - уже в девятнадцать лет он начал заниматься раскопками. Вероятно, увлечение археологией его старшего брата Александра, уже тогда известного археолога, имело на него большое влияние. Братья тесно сотрудничали много лет - до ареста и последующей гибели в ссылке в 1935 г. Александра Александровича Миллера.

Михаил Александрович родился 23 ноября 1883 г. в слободе Каменно-Миллеровская под Ростовом-на-Дону (область Всевеликого Войска Донского). Утопающее в зелени селение привлекает сегодня ростовчан, которые ездят туда отдыхать на лоне природы. От имения Миллеров и следов не осталось, как и от «дачи» в Покровском и от имения с домом в стиле барокко, церковью и мельницей в селе Миллерово на севере Куйбышевской области. Как мне сообщили миллеровцы, деревянный дом, построенный Иваном Аврамовичем Миллером в 1786 г. на дарованных ему императрицей Елизаветой Петровной за военные заслуги землях у реки Глубокая (теперь город Миллерово), окончательно разваливается.
Мой отец был десятым, и последним, ребенком статского советника, помещика Александра Николаевича Миллера и его супруги Александры Александровны, урожденной Першиной. Из трех сыновей - Александра, Василия и Михаила - средний стал экономистом, а старший и младший - археологами.
Согласно семейной легенде, глава семьи Александр Николаевич продал в 1893 г. имение в слободе Миллерово под Ростовом и переехал в Таганрог, так как не хотел расставаться с младшим сыном, любимцем Мишей, который в десять лет должен был бы по семейной традиции, как и его братья, поступить в Новочеркасский Кадетский корпус имени Императора Александра III. Мальчик должен был бы покинуть семью на долгое время, так как кадетов отпускали домой только на рождественские и летние каникулы.
В Таганроге же была классическая гимназия, которая, как решил отец Михаила, могла заменить сыну Кадетский корпус. Эта гимназия позже прославилась тем, что там обучался Антон Чехов (1868—1879). Сегодня в этом старинном здании находится замечательный музей им. Чехова.
Закончив гимназию в 1904 г., Михаил поступил на историко-филологический факультет Московского университета, а после окончании трехлетнего курса, летом 1907 г., начал заниматься под руководством старшего брата Александра раскопками Елизаветинского городища, а зимой слушать лекции на экономическом отделе юридического факультета Харьковского университета, который закончил в 1911 г.
Несмотря на то, что молодой юрист поступил на работу в канцелярию Донского земельного банка в Таганроге, он и далее занимался археологией.
Уже в 1910 году по командировке Этнографического отделения Музея Императора Александра Ш, он собирает сведения о материальной культуре нижнего Дона и пишет работу «Материальная культура Донских Низовых Казаков», которая до сих пор не была издана и находится в архиве Этнографического музея в Санкт-Петербурге. До 1921-го года, Миллер работает как юрист, а с 1921 г. переходит на педагогическую деятельность.
В начале 1931 г. Михаил Александрович встречает в Таганроге Татьяну Александровну Неклюдову, с семьей которой он был знаком еще до Октябрьской революции, когда Неклюдовы жили в имении «Благодатное» под Таганрогом. Татьяна Александровна становится не только его женой, но и верным соратником и помощником. Летом 1931 г. она сопровождает его на остров «Дубовый» на Днепре, где Михаил Александрович проводит вместе с коллегой раскопки. Татьяна Александровна становится его незаменимым сотрудником. Отец написал на одном из своих трудов: «Посвящаю моему самому верному, преданному и прилежному помощнику, который, не ропща, выдерживал все трудности жизни на раскопках». Кроме археологических раскопок отец всегда увлекался работой в музеях.
Он сотрудничал в Комиссии по устройству Донского музея, а в конце двадцатых годов принимал участие в организации краеведческого музея в Таганроге, заведующим которого был назначен в 1927 г.
Я часто посещала ребенком с бабушкой этот музей и была очень счастлива, очутиться там опять в 1995 г. В главном зале висит портрет блестящего офицера, моего дедушки Александра Николаевича в молодости, который был позже заместителем председателя Таганрогской городской думы. Журналист «Таганрогской правды», который написал о моем визите в музей, подметил, что я подошла к портрету дедушки и поздоровалась с ним. Хотя он скончался в 1916 г., за шестнадцать лет до моего рождения, мой отец так много рассказывал о нем, так что он мне близок и дорог.
В сентябре 1934 г. родители переехали в Ростов-на-Дону, так как отец поступил в ростовский пединститут на должность профессора древней истории, а я осталась с бабушкой Евгенией Ивановной Сердюковой, в Таганроге. Познакомилась я с ним с помощью переписки, и так как я рано научилась писать и читать, то стала переписываться с отцом - в ответ на его письма старательно выводила каракули на листиках из тетрадки. У меня сохранились все письма родителей, как и мои, в «самодельных» конвертах. Отец также присылал мне книги, его первый подарок, «Маленький историк» заложил во мне, как я думаю, глубокий интерес к истории.
В 1938 г. я переехала с бабушкой к родителям в Ростов, и мы поселились вместе в одной большой комнате в доме для университетских профессоров и доцентов на улице им. Станиславского.
Отец уходил утром, приходил в обед домой, ложился на час и опять уходил до вечера. А ложился спать поздно ночью, все писал. Часть комнаты была отделена перегородкой, это была наша спальня, у отца была узкая железная кровать, я спала с матерью на широкой деревянной постели, а бабушка на диванчике в кладовке.
Отец был глубоко предан своей профессии, древняя история Приазовского края - это было его призвание. Он занимал одновременно целый ряд должностей, теперь бы сказали, что он - «трудоголик». Но замечательно было то, что я всегда могла к нему обратиться, даже когда он сидел за письменным столом и писал. В коридоре часто стояли студенты, которые хотели с ним поговорить. Они иногда устраивали мне «экзамены» по греческой мифологии, которую я любила и хорошо знала. Летом 1939 г. родители взяли меня с собой на раскопки в станицу Нижне-Гниловскую. Отец ночевал с тремя студентами в палатках у кургана, а мы с мамой спали в хате у крестьян и носили отцу и студентам в полдень борщ в цыбарке. На развалинах древних укреплений можно было найти осколки глиняных сосудов и иногда даже монеты. Все это собирали в мешки, а дома зимой черепки раскладывали на столе, и мы часами старались найти хоть один - два осколка, которые подходили бы друг к другу. Иногда нам везло, и осколки подходили друг к другу, получались части амфор или мисок и тогда все ликовали...
Летом 1941 г. грянула Вторая мировая война. 24-го сентября 1941 г. я начала писать дневник. Первая запись: «Война. С утра до вечера бьют из полевых орудий, фронт близко. Война уже месяц. Мне девять лет, но это уже вторая война на моем веку. Очень неприятно, когда кого-нибудь нет дома и бьют из полевых орудий., которые называют зенитками». Но жизнь моя была омрачена не только войной. Я знала, что мой дядя Саша, брат отца, тоже археолог, был арестован и погиб в ссылке. А теперь у нас в шкафу лежал пакетик с нижним бельем, сухарями и колбасой, и я знала, что папа его возьмет с собой, когда придут его арестовывать...
От страха я начала бить в каморке бабушки, как только отец возвращался домой, земные поклоны в благодарность Господу Богу. Каждый день по одному больше. В конце концов я упала в обморок, и когда бабушка нашла меня на полу без сознания, пришлось признаться, в чем дело, и мне было разрешено только лежа кивать головой. Я очень боялась, что это не поможет. А может и помогло...
Отца не арестовали. Но перед вторым занятием Ростова немецкими войсками в июле 1942 г. (в первый раз Ростов был занят одну неделю в конце ноября 1941 г.) ночью к нам пришли два сотрудника НКВД и заявили, что должны нас, как немцев, арестовать. Когда же отец показал им документ, что он «казак Старочеркасской станицы», отбывал в 1912 г. воинскую повинность, они ушли.
«Вернуться. Мы должны спасаться», сказала мама и решила уехать в деревню Богородицкое, где в сельской школе преподавала бывшая ученица отца, которая предложила приютить нас. А отец остался в Ростове, чтобы принять экзамены у студентов университета. Что происходило в Ростове, мы не знали и очень волновались за отца. Я писала ему каждый день письма и прятала их в коробочке.
Дней через десять отец пришел к нам пешком, и через несколько дней мы уехали из Сальска на военном немецком грузовике в Ростов.
По утрам на главной площади собиралась толпа и, если в грузовиках было место, то немецкие солдаты разрешали людям туда садиться. Мы пробыли несколько дней на улице, не удавалось втесниться в переполненные грузовики.
В Ростове на месте дома, где мы жили, стояли черные руины. Дом сгорел, и все наше имущество погибло: и спрятанная под кроватью у бабушки икона «Всех Святых на земле Русской просиявших» и книги отца, альбомы с фотографиями, мебель и фарфор. Сейчас вдруг меня нашла дочь моей школьной подруги Гали - Ирина. Оказывается, моя мать оставила ее бабушке ореховый прибор для письменного стола - подарок отцу от студентов ростовского университета за 1937-38 учебный год. Семья Гали берегла этот сувенир 65 лет, и, наткнувшись на мое имя в газетной статье о биографии скульптора Королькова, ее дочь связалась со мной. Я решила подарить этот чудом уцелевший прибор музею в Таганроге.
Так как нам негде было жить, то администрация города предоставила нам комнату в полуразрушенном доме на улице Шаумяна. Отец был назначен директором краеведческого музея. Мы с матерью носили ему каждый день обед, а потом он ходил со мной по музею и показывал экспонаты.
Когда в начале февраля 1943 г. к Ростову опять стал приближаться фронт, то мы рано утром 4 февраля влезли с другими беженцами в один из военных грузовиков в колонне, которая ехала в Днепропетровск. Там мы пробыли восемь месяцев. Как это описал Вадим Рыжков в статье «В Украине немцы искали свои корни» (журнал «День», ежедневная всеукраинская газета № 75, 30.04.2009 г.), германские власти проводили тогда в Приднепровье археологические раскопки, так как немецких археологов интересовали следы пребывания в этих краях готов и норманнов. Отцу было ясно, что это его шанс, провести последние раскопки, так как мы скоро покинем навсегда Родину.
Да и недоедали мы как все жители Днепропетровска, а в селах были фрукты и овощи. Поэтому он попросил немецкие власти о разрешении провести раскопки у села Беленькое.
Мы поехали втроем - бабушка осталась в Днепропетровске - и отец взял с собой Алика, соседского мальчика, как он сказал, «на откорм». Холм во дворе крестьянина, который отец раскопал, оказался просто горкой, насыпанной прадедом крестьянина, как нам позже рассказали соседи. Он не нашел при этих раскопках в Беленьком абсолютно ничего, да и в нашем скромном багаже, когда мы прибыли в Германию, не было ни одного археологического «сувенира».
В сентябре 1943 г. мы продолжили свой путь на Запад - поехали в товарном поезде во Львов. Этот город поразил нас красотой своей архитектуры, но на улицах постоянно шла стрельба - иногда даже днем, ходить по городу было невозможно. Казалось, что все воюют: поляки и украинцы с немецкими солдатами, но и друг с другом...
Холодным и ветреным мартовским днем мы поехали - опять товарным поездом - в Вену. На вокзале были толпы беженцев, Вена была переполнена, особенно бросались в глаза «старые» русские эмигранты, которые бежали из Югославии. Отец встретил там своего племянника, а мама нашла брата Василия и множество родственников.
Особенно много среди беженцев было «галичан». Мать освободила одну из наших двух комнат от мебели и пустила туда беженцев, которые спали на газетах с сумками под головой.
Город так бомбили, что за все восемь месяцев, которые мы там провели, я ни разу не была в школе. Но иногда отец все же ходил со мною в кафе, где продавались почтовые марки, которые я с увлечением собирала.
Друзья отца, профессор Пастернак с женой, усиленно приглашали нас приехать к ним в Геттинген в Нижней Саксонии, так как этот город не подвергался воздушным налетам. Поезда еще ходили, и нам удалось, несмотря на налеты бомбовиков (бомбардировщиков – прим. ред.) на все города, через которые проезжал наш поезд, благополучно прибыть в Геттинген.
В городе было несколько лагерей с огромным количеством беженцев (так называемых DP (displaced persons), «перемещенных лиц», и после капитуляции Германии в мае 1945 г. в казармах, где главным образом жили беженцы из Украины, открылась гимназия, и отец стал преподавать там историю.
К концу сороковых годов большинство беженцев эмигрировали в США и Канаду, гимназия закрылась.
В 1951 г. отцу было предложено место «ученого секретаря» в американском «Институте по изучению СССР» в Мюнхене. Родители переехали туда, а я, выйдя замуж, за Германа Гертнера, немецкого журналиста, уехала в ноябре 1953 г. с мужем и годовалым сыном в США.
Отец прекрасно чувствовал себя в Мюнхене, собрал круг друзей и обставил квартиру мебелью бидермейер, но в русском вкусе: с иконами в «красном углу» и ковром на стене, на котором висело казачье оружие. На знаменитом антикварном базаре «Ауэрдульт» он нашел даже гравюру старого Таганрога и картины казаков на конях.
Работа в институте доставляла ему большое удовлетворение: он проработал там десять лет и написал около 130 монографий, самой известной из которых стала «Археология в СССР».
В конце пятидесятых годов стало ясно, что родителям нужна моя поддержка. Бабушка скончалась в Нью-Йорке 11 июля 1958 г., а в мае 1959 г. мы вернулись в Германию и поселились в смежных квартирах с родителями, двумя собаками и шестью кошками. 15 февраля 1968 г. отец скончался. Было трогательно видеть, сколько людей пришло на его похороны, около 140 человек «отдали ему последнюю честь», как говорят немцы. Мать моя, которая была моложе отца на 17 лет, пережила его на 22 года, но умерла также 15 февраля (1990 г.). Похоронены они в нашей семейной могиле на «Лесном кладбище».

Источник: http://community.livejournal.com/rostov ... 46065.html

[popov]

"По подсоветскому Дону"

Профессор М.Миллер


Во время захвата Дона большевиками я, по ряду причин, не имел возможности эмигрировать, остался дома, тотчас же перешел на педагогическую работу и прожил под советскою властью свыше 20-ти лет. Сначала я, как «бывший человек», находился на «особом учете», а затем считался «выходцем из враждебного класса». Мой отец и семья были слишком хорошо известны на Дону, особенно в Таганрогском округе, я никуда не бежал, поэтому совершенно невозможно было скрыть и я не скрывал ни своего происхождения, ни своего прошлого. Поэтому приходилось быть сугубо осторожным. Ездить по Дону, без какого то официального предлога, было совершенно невозможно, так как это сейчас же вызвало бы подозрение и могло послужить предлогом для обвинения в «контрреволюционной пропаганде» среди казаков, в «подготовке вооруженного восстания», в «шпионажа» и т.д. Множество людей в 1920-х и последующих годах, особенно в 1937. по этим обвинениям были расстреляны или сосланы

Однако мои почти ежегодные археологические исследования и работа по организации музеев в Новочеркасске, Азове, Старочеркасске, Таганроге, Ростове, связанная с моею специальностью историка, давали мне возможность на протяжении свыше 20-ти послереволюционных лет объездить и выходить пешком Средний и Нижний Дон, Нижний Донец и Приазовье. Поскольку я столько же лет до того, с такими же задачами бывал в тех же местах, мне резко бросались в глаза те изменения, которые происходили на Дону в подсоветское время.

Общие впечатления. С целью ликвидации казачества, советская власть первым делом разделила Область Войска Донского на несколько частей и присоединила их к соседним губерниям. Наибольшая южная часть Области вошла в состав Северо-Кавказского края, затем Азово-Черноморского и наконец из нее была образована Ростовская область. Произошли большие изменения и в природе: все целины были распаханы, почти все леса вырублены, реки начали быстро пересыхать. Помещичьи усадьбы — разграблены. разрушены и сожжены. Во всех станицах посреди бывшей базарной площади — груда мусора от разрушенной церкви, а вся площадь покрыта бурьяном. Вокруг плошали — лучшие дома, кирпичные, крытые железом, принадлежавшие до революции священникам, купцам и более богатыми казаками. Население этих домов — уничтожено, дома брошены как вымороченные. Все деревянные части из них и заборы — растянуты жителями на топку. Сады наполовину вырублены, наполовину одичали. Стансы (станичные советы) очень нуждались в деньгах и продавали эти дома за безценок. В 1936 г. в стан. Цымлянской и др. низовых, такой дом с большой усадьбой и одичавшим садом, стоил 150-200 руб. Но их никто не покупал, т. к. в станице «не при чем было жить». То есть нельзя было заработать и нечего было есть.

Сов. правительство проводило большое «социалистическое строительство», расширяло старые и создавало новые промышленные центры повсюду, кроме области Дона, чтобы не создавать здесь экономической базы для возрождения «казачьей буржуазии».

Описанная здесь в нескольких словах, картина, была общей для всего Дона и вся область с разрушенными станицами и хуторами более всего напоминала картину старого заброшенного кладбища.

Население в станицах уменьшилось, вероятно, более чем вдвое и состояло почти исключительно из женщин, детей и ничтожного количества стариков, вернувшихся из концлагерей. Все руководство, партийное и советское, как и служащие, трактористы и др. состояло из присланных из городов иногородних. Я почти не встречал казаков зрелого возраста. Многие погибли в 1-ой Мировой войне, многие в гражданской, десятки тысяч ушли в эмиграцию. После занятия Дона, большевики выслали в концлагеря всех казаков, хотя бы и не участвовавших в гражданской войне. Многие старики, женщины погибли в голодные годы 1920-22 и 1931-33. Вернувшаяся часть казаков из эмиграции в 1922 г. была ликвидирована полностью. Всех офицеров за короткое время расстреляли, а казаков сослали. Многие погибли во время борьбы с «кулацким саботажем». Ничтожное количество спаслось бегством с Дона в др. области, на строительство, некоторые скрывались под чужими фамилиями.

Вдовий город. - так назывался в 1920-х гг. Новочеркасск, население которого, после ухода казаков в эмиграцию и чисток, уменьшилось настолько, что город казался полупустым. Оставались одни женщины, настоящие и соломенные вдовы, маленькие дети и ничтожное количество стариков. В то время, в центральных сов. газетах писали, что Новочеркасск, по почтовой статистике, получает в год около 3000 писем из заграницы и в этом отношении занимает мерное место во всем СССР. Чем жили вдовы? Они носили СВОИ домашние вещи в Кривляку и Грушовку и там меняли у жителей на что попало, что только можно есть. С наступлением НЭП-а эти вдовы уже сидели рядами на базаре и продолжали менять остатки своего имущества приезжавшим в город крестьянам, на овощи и ячную муку простого помола. Некоторые открыли на базаре лавочки и торговали разными мелочами.

Советская власть обратила внимание на полупустой город и сюда начали переводить из Ростова, Таганрога и др. мест детские дома и приюты беспризорных. Город наводнился массою малолетних воров (так наз. урки). Затем Политехнический Институт был разделен на несколько институтов по специальностям, число студентов намного увеличилось и Новочеркасск начали называть «Донским Кембриджем».

Странный и дикий вид представлял собою Новочеркасск в 1920-х гг. На Войсковом соборе золоченные купола были ободраны, колокола сняты, в самом соборе — ссыпка хлеба. Памятники М. Платова и Бакланова — уничтожены. Ермака не смогли стащить с пьедестала. Все церкви были разрушены или закрыты и превращены в какие либо склады. Все деревянные части в нежилых домах, как и заборы были растащены жителями на топку. Много разрушенных или полуразрушенных домов. Все кварталы со стороны улицы и между дворами были разгорожены. Все площади больших дворов и садов были покрыты высоким бурьяном, в котором протоптаны тропинки в разных направлениях. Для сокращения пути люди ходили не по улицам, а прямо через кварталы.

Донские Пенелопы. У моей жены была подруга, учившаяся с нею вместе в Донском Институте. Во время гражданской войны она вышла замуж за казачьего офицера, с которым вместе они почти и не успели пожить. Он все время находился на фронте в казачьих частях, а затем ушел в эмиграцию. С тех пор она ждала его свыше 20-ти лет, с исключительною верностью и преданностью. Они все время обменивались нежными письмами, ожидая, что обстоятельства изменятся, он вернется и они снова будут вместе. Но прошло много лет, наступила вторая мировая война. При отступлении немцев можно было уйти заграницу и эта дама могла там встретиться со своим мужем. Однако прошло слишком много времени, многое изменилось и эта дама, как и ее муж, стали стариками. Дама пережила ужасную душевную драму: ехать ли заграницу к мужу или уже слишком поздно и в такой встрече уже нет смысла. В результате тяжелых переживаний, она решила остаться дома, т. к. встретиться с мужем, с которым они расстались совсем молодыми, теперь, когда они стали стариками - большая и ненужная трагедия. Так она и не встретилась с мужем, с которым жила лишь несколько месяцев, но была ему верна и ждала его свыше 20 лет. Таких Пенелоп, с разной судьбою, на Дону было не мало.

Живые памятники былого старого Дона. — В 1936 г. я плыл на маленьком пароходике из Ростова в стан. Н. Кундрюческую. По пути пароходик приставал у станиц к деревянным помостам, а где их не было, прямо к крутому берегу. На одной такой остановка я вышел на берег и увидал сидящего древнего старика с волосами и бородой уже не седыми, а желтыми. Он был босой, на голове старая казачья фуражка с красным околышком и пятном от кокарды, рваная ватная теплушка и старые казачьи шаровары с лампасами. Я был поражен, т. к. не видел казачьей формы с 1919 г. Подошел к старику. Он держал на коленях завернутую в тряпку вареную курицу, собственно куриный скелет, обтянутый кожей синего цвета, повидимому такого же возраста, как и ее хозяин. Старик продавал курицу, прося за нее 5 руб. Я, конечно, курицу не взял, но тотчас дал старику 5 руб. Он растерялся, посмотрел на меня из под ладони подслеповатыми глазами и затем сказал: «видать из офицерьёв...»

Когда мы поплыли дальше, то вдруг увидали плывущего через Дон волка. Он переплывал реку значительно выше парохода, но не расчитал ни силы течения, ни быстроты движения парохода. Мы с ним буквально столкнулись, но он, проскользнув под самым носом парохода, поплыл дальше. Матросы на пароходе пытались было схватить его баграми, но из этого ничего не вышло. Переплыв Дон, волк выбежал на крутой берег, отряхнулся и волчьим наметом пошел в степь. Я невольно подумал: вот на всем пути я встретил только два памятника былого тихого Дона, два реликта — старого казака в казачьей одежде и старого волка - былых хозяев донских степей.

Судьба казачьей аристократии, застрявшей на Дону. Конечно, все бывшие помещики, генералы и полковники, почему либо не успевшие эмигрировать, были в самом же начале уничтожены. Однако погибали и другими образами. Никто не вел и не мог вести этого мартиролога, но мне известно несколько случаев. Так во время революции толпа черни и красноармейцев на улице в Новочеркасске буквально разорвала на части генерала Ивана Давыдовича Орлова. Последние слова, которые он крикнул большевикам: «А все-таки вы мерзавцы».

В Таганроге жил вернувшийся после развала фронта генерал Иван Константинович Хрещатицкий. Хотя он не принимал участия в гражданской койне, его все время держали в ГПУ, выпускали и затем опять сажали. В 1932 году, после образования класса »лишенцев» и лишения их продовольственных карточек, он умер от голода. Там же жила вдова другого генерала Хрещатицкого, который ушел в эмиграцию и служил во французской кавалерии. Она жила вместе с Марией Михайловной Мессарош, дочерью Михаила Ивановича Краснова (двоюродная сестра Петра Николаевича). Как лишенки, они во время голода 1931-33 гг. существовали тем, что детям, идущим в школу мимо их квартиры, давали открытки из старых альбомов. За эти открытки дети приносили им кошек, которыми они и питались. Но когда кошек не стало, они обе умерли с голода. Такая же участь постигла и других бывших людей из казачьих дворян, которые не были расстреляны, но лишены пайка.

Настроения на Дону. В 1920 г. я жил в слободе Голодаевке, бывшем окружном центре Миусского округа. Большевики в то время уже сформировали комсомол из нескольких мальчишек. Партийная сознательность этих мальчишек видна из того, что когда через Голодаевку проходил отряд полк Назарова — все эти мальчишки присоединились к его отряду.

В конце 1920-х гг. H Крупская в «Правде» жаловалась на то, что Дон единственная область в РСФСР, где до сих пор не удается сформировать комсомол.

В 1938 г. я преподавал в Ростовском Пединституте на историческом факультете, где среди студентов было 97% комсомольцев. Комсомольцами руководил коммунист преподаватель русской истории Семенкин, казак по происхождению. Однажды поздней ночью ко мне постучали в дверь. Вошел один из моих лучших студентов, комсомомолец и также казак. Он оглянулся, увидел, что никого нет и рассказал мне, что только что закончилось собрание комсомола, на котором руководитель Семенкин говорил студентам, что я потомственный дворянин, бывший помещик и к тому же казак-патриот. Поэтому он потребовал, чтобы студенты на секциях и в разговорах следили за каждым моим словом и немедленно доносили ему, Семенкину. Этот случай показателен для разложения казачества после революции Один казак, для своей личной карьеры, стремился погубить меня, а другой — старается спасти меня, рискуя при этом своим будущим.

В 1939 г. я работал по исследовании древнего городища у стан Н. Гниловской. В качестве рабочих у меня было 10 студентов-историков, конечно, все комсомольцы. В нашем распоряжении находился большой сарай, в котором мы собирались после работы, хранили свой инвентарь и предметы из находок. Однажды, вечером в открытых дверях сарая показалась высокая статная фигура старого казака. Он вытянулся во фронт и отрапортовал: «Честь имею явиться Его Императорского Величества Лейб Гвардии Казачьей... батареи… старший урядник...» — Мои комсомольцы никогда ничего подобного не слышали, ахнули и переглянулись. Я поздоровался со стариком, пригласил его к столу и послал своих ребят за водкой и огурцами. Выпили со стариком, он оказался умным и бывалым человеком. В свое время он был к казачьем отряде, который когда то ездил в Абиссинию обучать абиссинцев воинскому строю. Вот казак и рассказывает: -- «Одет эфиоп в военную форму, а сам босой, сапог они не могут носить. Поставишь его под куст, дашь в руки винтовку и через переводчика, целый час талдычишь ему обязанности часового. Потом спросишь, понял? — Понял. Только повернешь идти назад, а он бросит винтовку да как ЗАЛОПОТИТ в кусты, только его и видели. Вот и учи их, эфиопов. Рассказывал, как их отряд, во главе с офицером, раздевшись переплыл реку кишевшую крокодилами. Крокодилы никогда не видели казачьей развязки, растерялись и никого не тронули, только смотрели. Много он рассказывал и других интересных эпизодов. Наконец, встал, попрощался, поблагодарил за угощение и пошел к дверям. В дверях вдруг остановился. повернулся к нам и неожиданно сказал: «А все таки Дон будет свободным от большевиков». С этим он и ушел. Мои комсомольцы совсем скисли и уже не смотрели друг на друга. Я думаю, что этот старый казак был в свое время членом Войскового Круга. Повидимому патриотический подъем и переживания того времени сохранились у него на всю жизнь.

В 1934 г. я был назначен начальником Волго-Донской археологической экспедиции Гос. Академии истории материальной куль- туры. На этой работе мне, с моим отрядом, пришлось пройти пешком от Сарепты (Красноармейск) по берегам рек Червоной и Карповки до хут. Калача и затем по Дону от стан. Голубинской до хут. Ляпичева. В то время, кроме некоторых стариков, отбывших 10 лет и вернувшихся из концлагерей, в станицах были уже и молодые казаки, которые во время гражданской войны были детьми и поэтому уцелели. В Калаче я встретил такого казака - хуторского писаря. (По советски техсекретарь хутсовета). Этих молодых казаков уже стали назначать на административные не ответственные должности. Мы зашли с ним в его курень и разговорились. Он конечно сразу увидел, что я не коммунист. Спросил, где его отец? Помялся. затем сказал, что умер в ссылке. А были старшие братья? Было три. А где же они? Старший убит в первой мировой войне, второй убит в боях с большевиками, а третий ушел в эмиграцию. Такую историю, с небольшими вариантами, я слышал и в дальнейшем. буквально в каждом казачьем курене Над столом у этого казака, на почетном месте висел какой то странный портрет: золотая тисненная рама, а под ее верхний край подсунут печатный на бумаге портрет Ленина. Я поднял его за нижний край — оказывается под ним, под стеклом, прекрасный красочный портрет о. Иоанна Кронштадского, которому и принадлежала рама. Этот двойной портрет представился мне символом тогдашнего Дона. Внизу, в основании прекрасный портрет Иоанна Кронштадского в золотой раме, а сверху прилеплен паршивый копеечный портрет Ленина.

(В следующем номере «Род. Края» — продолжение: «Как большевики возрождали казачество и насаждали культуру на Дону. Казачьи военные части. Чистка казачества на Дону и т. д.)

Проф. М. Миллер.






«ПО ПОДСОВЕТСКОМУ ДОНУ»

(Окончание)

Как большевики возрождали казачество и насаждали культуру на Дону.

В первую очередь решили создать «казачьи» военные части и казачий хор. Однако не знали, как и во что одеть казаков. В 1936 году ко мне, через Краевое Бюро краеведения, обратился всесильный и всемогущий тогда Секретарь Обкома партии Шеболдаев с поручением составить подробное описание казачьего мужского и женского костюма. В помощь мне был прислан художник. Я составил подробное описание казачьего костюма и его отдельных частей, с указанием в сантиметрах соотношения между этими частями, а художник, по моему описанию и указаниям. нарисовал акварелью костюмы, их отдельные части и детали. Когда работа была представлена Шеболдаеву, он внимательно прочел ее и затем положил резолюцию: на описании мужского костюма «утверждаю», а на женском костюме «казачий национализм. отставить». Вместо казачьего женского костюма всех женщин в каз. хоре одели в какие то кисейные розовые короткие платья с большим вырезом на груди и стеклянными елочными бусами на нее. На мужской части хора были настоящие каз. чекмени, шаровары и сапоги. Странная и легкомысленная униформа на хористках вызывала у публики какие то игривые ассоциации с прошлым, и появление хора на сцене каждый раз вызывало в публике веселый смех.

Казачий хор и его судьба. В 1937 г. был организован первый казачий хор в г. Миллерово, бывшем и то время центром Северо - Донецкого округа. Хор назывался «казачий колхозный» и действительно был набран по станицам и хуторам. Он пел настоящие казачьи народные песни, бытовые и военные. Возрождение казачьего хора в казачьих костюмах и с казачьими песнями вызвало сенсацию и на его выступления в Ростове было трудно попасть. Затем ХОР повезли в Москву для показа Сталину и его окружению. Очевидно высшее партийное руководство нашло, что хор слишком не советский и его выступления на Дону создают контр-революционную агитацию. Хор был сразу ликвидирован. Говорили, что его организатор и руководитель, равно как и знаменитый баянист хора Зайцев, были расстреляны. Какая участь постигла остальных — неизвестно, но во всяком случае они исчезли. Как всегда при ликвидации каких либо учреждений или лиц. большевики придумывают и пускают в оборот какой нибудь предлог, совершенно невероятный. Так и в данном случае хор был обвинен в том, что в его составе будто бы находилась труппа террористов, готовивших покушение на Сталина. Разрывная бомба будто бы находилась в баяне у Зайцева. Заговор был во время раскрыт лишь благодаря бдительности НКВД.

Вместо ликвидированного хора был создан новый, под управлением какого то Коломойцева. Этот хор формировался уже в Ростове и в его составе повидимому уже не было ни одного казака. Хористы были в тех же костюмах, но репертуар уже совершенно изменился. Хор исполнял кантату Сталину,

«Широка страна моя родная», песни каких то заамурских партизан и лишь в конце пел две-три казачьих песни. От казачьего хора осталась лишь «Донской, казачий». Интерес к такому хору сразу упал. Посещаемость прекратилась и еще до начала войны хор тихо прекратил свое существование.

Казачьи военные части. В том же 1937 году были сформированы и первые казачьи части. Конечно это были казаки в советском понимании. Национальные по форме и социалистические по содержанию. Просто была восстановлена легкая кавалерия в казачьей форме и с казачьим вооружением. В Златоусте наделали казачьих шашек, но с пятиконечной звездой и буквами СССР на эфесе.

Эти части формировали из подходящих физически людей из всех народов, живших на Дону и на Северном Кавказе. Среди них было много армян, немцев-колонистов и, больше всего, русских-иногородних. Казаков по- видимому не было совсем. Форма была составленная мною.

Когда такая маскарадная казачья сотня с пиками, шашками и в казачьей форме впервые с песнями вступила в Новочеркасск, то это вызвало сенсацию. Никто не понимал, что случилось. Все вдовы бросились к окнам, к форткам и на улицу, в страшном волнении, так как не зная советских правительственных распоряжений, не знали, что это за казаки и откуда они взялись. Но когда сотня подошла ближе и они увидели на фуражках вместо казачьих кокард пятиконечные звезды, то старухи с криками «чорт, чорт, с рогами» бросились врассыпную.

Чистка казачества на Дону. Одновременно с «возрождением казачества», на Дону и на Кубани была проведена и чистка остатков казачьей интеллигенции, для того, чтобы эта интеллигенция не могла использовать восстановления казачества в контрреволюционных целях и, став во главе этого движения, не повернула его на путь национального возрождения. В этом же 1937 году Сталин, в одном из своих выступлений, заметил, что Дон и Кубань являются постоянными очагами контрреволюции. Тотчас же НКВД бросилось ликвидировать эти очаги. Для этого было придумано дело о казачьей националистической контрреволюционной организации, подготовлявшей восстание на Дону. Начались аресты. Казаков профессоров и доцентов, как и находившихся на других ответственных должностях — не тронули как нужных людей, кроме одного. Забирали главным образом мелкую по своему положению интеллигенцию, иждивенцев, пенсионеров и т. д. В Ростове но этому делу было арестовано и репрессировано 70 человек. Так как казаков подходящих к требуемой категории не хватало, то вероятно более половины состояло из не казаков. Но пострадали и казаки. Из тех, которых я знал, были арестованы два брата Дьяконевы. один из которых был членом Новочеркасской Городской Управы перед революцией. Арестовали также И. Н. Грекову и ее двоюродную сестру Пахомовѵ. В тюрьме НКВД арестованных повидимому подвергали зверским пыткам, так как напр. Дьяконовы подписали сознание о своем участии в мифической боевой организации и оговорили своих ближайших родственников. Н. Пахомова в заключении умерла от разрыва сердца, возможно также в результате допросов с пристрастием. Доцент Семенкин был расстрелян. Погибли и М. А. Греков и В. И. Кутилин. В отношении некоторых стало известно, что они сосланы тройкой НКВД на 10 лет в концлагери. Но повидимому те, из которых сделали главарей организации, были расстреляны, т. к. о многих из арестованных не удалось ничего узнать и они домой не вернулись. То же самое было проделано и в др. городах и больших станицах Дона, a по слухам и в Краснодаре и на Кубани вообще.

Поднятие культуры на Дону. Для насаждения культуры на Дону местные партийные заправилы решили выписать часть Екатеринбургской оперы. Опера и ее балет выступали а Ростове, а затем их повезли по др. городам и крупнейшим станицам Дона. Там ставили отдельные сцены из опер и дивертисмент, в котором выступал хор и балет. В балете служила подруга моей жены по институту, дочь богатых донских помещиков, которая после революции бежала на Урал. Она нам и рассказала о поездке в Вешенскую. Как известно, большевики всякую форму наполняют глубоким содержанием. Так и наша приятельница должна была не просто танцевать, а исполнять «танец аэроплана». Для этого ее одели в одно трико и на спине прикрепили крылья аэроплана. Когда она в таком виде вылетала на сцены, все казачки в голос закричали: «гля, гля, телешком, телешком», и как по команде закрыли головы платками, но все как одна выглядывали из под платков. Казаки, не видавшие советской культуры, сначала обалдели, но затем пришли в восторг и по окончанию танца все кричали: «ишшо, ишшо, давай ишшо» (это по казачьи бис, бис).

Кафедра Доноведения. Группа моих друзей решила также создавать донскую культуру, но совсем с другого конца. Мы решили создать при университете в Ростове кафедру Доноведения. Мой старый друг, известный профессор брал на себя чтение курса по геологии (полезные ископаемые) и географии Дона. Мне поручали археологию и историю Дона. Известный собиратель донских казачьих песен брал на себя донской фольклор. Наконец по казачьей диалектологии мы рассчитывали пригласить одну преподавательницу Рост. Гос. Пединститута, которая заведывала кафедрой языкознания и специально занималась донскими казачьими диалектами. В таком виде кафедра Доноведения могла быть самой сильной во всем университете. Ко мне в кабинет в университете нередко заходил секретарь партийного комитета и мне поручили предварительно позондировать через него почву. Я рассказал ему в чем дело. На другой же день он. прибежал ко мне испуганный и сказал: «Ради Бога бросьте эту затею и никогда о ней не вспоминайте. Если же вы подадите официальное заявление, то вас всех тотчас же пошлют за полярный круг, изучать тамошнюю географию и этнографию».

Когда началась война мне, и проф. В. Е., каК казакам, поручили написать статьи о роли казаков в отечественной войне 1812 г В. В. написал статью о деятельности и роли M. И. Платова, а я о партизанских способах ведения войны казаками в 1812 г. Обе наши статьи были тотчас же забракованы, как «буржуазно - националистические».

Таким жалким образом закончились наши попытки поднятия казачьей культуры на Дону.

Куда делись казаки? Когда я работал в Ростовском Пединституте, там было 160 человек профессоров, доцентов, преподавателей и ассистентов. Из них казаков было 4, г. е. 2,5 %. Из них Семенкин был расстрелян в 1937 г. и стало еще меньше. В университете на около 100 работников тех же должностей приходилось 2 казака или 2 %. Среди студентов Педагогического ин-та и университета среди множества русских, украинцев. армян, кавказцев и евреев, я встретил лишь 4 казаков, из них 3 девушки. Во время немецкой оккупации немцы объявили о том, что казаки, как союзники, освобождаются от принудительной отправки в Германию. В связи с этим Донской войсковой штаб в Ростове произвел перепись казаков. Повидимому казаками объявили себя и очень многие лишь для того, чтобы избежать принудительной отправки в Германию. Мы организовали несколько переписных пунктов. И тем не менее зарегистрировалось во всех районах лишь 6.000 человек.

Правда, Ростов не казачий город, однако после захвата Дона большевиками сюда устремилось множество казаков из Новочеркасска и из станиц, т. к. здесь можно было легче скрыться в массе населения, чем на виду у себя на родине. В Ростове до войны было 530.000 населения. Если во время войны и особенно в связи с бегством из Ростова большевиков, ответработников, евреев и др. элементов население города уменьшилось, то во всяком случае не более как на 100.000 человек и в Ростове во время немецкой оккупации оставалось более 400.000. И если допустить, что все зарегистрировавшиеся были действительно казаками, то и тогда их число по отношению к жителям города было менее 1,5 %.

В результате 1-ой мировой и гражданской войн, ухода в эмиграцию, расстрелов, высылок на север и в Сибирь и двух страшных голодовок, а также и бегства самих казаков за пределы области, количество казачьего населения на Дону катастрофически сократилось. Вместе с тем чрезвычайно увеличилось неказачье население. Во время страшных голодных лет в начале 1920-х и 1930-х гг. крестьяне центральных губерний массами устремились со своими семьями на Дон и Кубань, а в 1930-х гг. само сов. правительство переселяло сюда целые деревни в опустевшие станицы, или высланные полностью как на Кубани. После войны значительное количество населения с Кубани было переселено в Крым, на место высланных татар. Вообще сов. правительство все время поощряет и само практикует также переселения, стремясь перетасовать как колоду карт многонациональное население СССР и таким образом создать «единую социалистическую нацию».

В результате всех этих событий, я думаю. что если перед революцией казаки на Дону составляли 48 % населения, то сейчас этот процент едва ли превышает число пальцев на одной руке.

Родимый Край. С самого раннего детства я рос в старом помещичьем доме, а затем в Таганроге, в окружении казаков-родственников, товарищей моего отца по лейб - Гв. Казачьему полку, соседей, друзей и знакомых нашей семьи. Все эти донские помещики, генералы, офицеры жили героической романтикой прошлого Дона и без конца рассказывали о том, что переживали и видели сами и еще больше о том, что слышали от своих отцов и дедов. Подвиги казаков в войнах с Наполеоном, в турецких кампаниях, в войнах с поляками и, особенно, на Кавказе. Рассказывали о большом крестьянском восстании на Дону в 1820 г., о «драном годе» 1840, когда помещики распустили крестьян и они ходили на заработки в Турцию, о страшных эпидемиях, о кладах и разбойниках. Пели и меня заставляли петь старые казачьи песни. С 1913 г. мне пришлось в течении 12 лет прожить в большой слободе Голодаевке, бывшем центре Миусского округа. Будучи в то время судьею и имея громадный участок, а также в связи с моими научными исследованиями, я объездил и выходил пешком буквально весь Таганрогский округ и часть низовьев Дона. Я обследовал и регистрировал сохранившиеся до революции усадьбы донских помещиков в прекрасном классическом стиле, и старые церкви, в которых иногда находились высокохудожественные предметы, дарованные в церкви помещиками, особенно после войны 1812 г. На некоторых предметах и иконах встречались надписи исторического значения.

Вся эта донская старина, в условиях и обстановке которой я провел всю свою жизнь до последней войны, наложила на мое сознание неизгладимый отпечаток и великую любовь к романтическому прошлому нашего Родимого Края.

Но Дон настолько изменился за последние 40 лет и не только в отношении населения, но и природы, что на теперешний Дон - меня не тянет. Слишком тяжело. Я думаю, что если бы наши отцы и деды могли встать из могил и увидели бы Донской Край в его нынешнем виде, они бы его не узнали и скорее ушли бы обратно под землю.

Здесь, в эмиграции, я встречал некоторых казаков, особенно из первой эмиграции, которые представляют себе Дон таким, каким он был 50 лет тому назад. И на основе таких нереальных предпосылок они делают далеко идущие построения в отношении будущего Дона. Однако необходимо сознаться, что былого Дона нет.



Проф. М. Миллер.