Но сегодня приходил человек от Никодима и передал, что первосвященники приглашают к себе нашего казначея. А так, как казначей наш - ты, то тебе придётся к ним сходить. Речь, вроде бы, идёт о каких-то пожертвованиях; услышав, что мы собираемся идти к прокажённым, чтоб и они могли вкушать пасху, фарисеи хотят внести и свою лепту в это доброе дело, но тайно; очевидно, под влиянием Никодима, - честного человека, хотя и заблуждающегося часто. Знаю, что хитрые лисы никогда не делают добро, если оно не может принести им какой-нибудь выгоды, но быть безответными к их призыву мы не должны, даже предполагая подвох с их стороны. Сходи, друг, к первосвященникам, и выясни подробнее, что хотят эти люди". " Хорошо, Иешуа, я тут же и отправлюсь к ним, хотя мне это и неприятно. С этими книжниками никогда не знаешь, как дело обернётся. Говорят много, распаляются от своих слов, а виноватым в своём гневе всегда делают другого". Я кивнул Иешуа и вышел на улицу. Ящик с пожертвованиями всегда со мной; ремни, опоясывающие его, я надеваю обычно через голову крест-накрест, становясь с кассой одним целым. После того случая, когда по виду ничем не примечательный человек на улице вырвал ящик у меня из рук, я принял меры, чтобы этого больше не произошло. Правда, разбойники могут просто убить меня, спокойно срезав ремни острым ножом, ведь жизнь человека для них стоит лишь столько, сколько они найдут на нём. Но я теперь спокоен, с тех пор, как меня везде сопровождает мой друг, Симон Кананит. Вид у него - устрашающий, и лихие люди, понимающие только язык силы, обходят нас стороной. Симон - человек хороший, беззаветно преданный Учителю; правда, иногда его приходится сдерживать от чрезмерных проявлений фанатизма. Когда Господь говорил на горе о том, что не нужно в ответ на зло производить насилие, Симон стоял рядом, лицо его светилось любовью и благоговением, но я руку дам на отсечение за то, что если Иешуа будет угрожать какая-то опасность, Кананит без раздумий пустит в ход свой кривой нож - острый, как бритва. Иешуа знает это, и если предстоит встреча с фарисеями и книжниками, которая может закончиться по-разному, Учитель посылает Симона с каким-нибудь поручением, чтобы последний не соблазнялся страшным грехом. Однажды в Ершаламе мы вошли в храм, и Учитель возмутился царившим там базарным шумом, мычанием и блеяньем продаваемых для жертвы животных, алчным блеском глаз денежных менял, имеющих свою выгоду от обмена. Иешуа смахнул деньги с их столов, а сами столы перевернул, чем вызвал немалое возмущение обменщиков. Когда шестеро из них с угрожающим видом двинулись на Учителя, перед ними встал Симон; и что сильнее сверкало в тот момент - белозубая улыбка Кананита, или его страшный нож - не знаю, но менялы рассыпались вслед своим монетам, потеряв желание наказать наглого незнакомца. Но я немного отвлёкся. Мы с Симоном, быстро пройдя по узким улицам города, подошли к дому Каиафы. Зная, что Кананит просто на дух не переносит фарисейскую братию, я не сомневался, что
он останется на улице ожидать меня. Всё же я предложил Симону войти. Он улыбнулся мне, и, отвернувшись, махнул рукой. Раб первосвященника провёл меня по тёмному коридору в длинную узкую комнату, устеленную красивым пёстрым ковром. Каиафа и другие начальствующие о чём-то громко спорили. "Вот ведь неугомонное племя, - подумал я, - они никогда не могут обходиться спокойно, без перебранок!" При моём появлении они замолчали и повернулись ко мне. "Ты - казначей Иешуа?" - спросил Каиафа. Я молча кивнул на ящик перед собой, подтверждая его предположение. "Ты - израильтянин?" - последовал второй вопрос. "Мой родной город - Кариот" - скромно ответил я, рассеяно оглядывая комнату. Среди присутствующих я не увидел Никодима, что показалось мне странным: ведь именно он посылал человека с просьбой придти. Каиафа вновь заговорил: "Впереди - Пасха, и по обыкновению, этот праздник встречается радостно и благоговейно всеми сынами Израиля. Бог наш вывел народ из плена Египетского, освободил наших предков от непосильного ига и бремени, многими чудесами подтвердив обетования, данные раньше. В этот день народ, избранный Богом единым, воочию показывает и своё единство, и сплочённость во всём. Разногласия и раздоры не способствуют единению людей, и мы всеми силами стремимся не допустить разобщения народа, особенно в дни Пасхи. Твой Учитель, однако, считает иначе, сея смуту и устраивая ненужные дискуссии и споры по закону. Но на это - суд Божий, и мы не хотим присваивать себе самонадеянно право окончательных суждений. Бог видит всё, а мы - лишь орудия в Его руках, безгласные и ничтожные слуги. Поэтому оставим сейчас ненужные разговоры, и обсудим более важные вопросы. До нас дошли слухи, что Иешуа собирается помочь несчастным грешникам, наказанным за грехи отцов страшной болезнью, встретить праздник Пасхи. Это дело - Богоугодное, хотя и в чём-то вступает в противоречие с законом, заповеданным нам Моисеем. Мы (как ты, наверное, понимаешь) не должны, в силу своего положения стоящих на страже закона Божьего, нарушать его хоть каким-то образом. Однако, по мнению некоторых из нас, нам следует принять в этом деле хотя бы небольшое участие. Мы дадим денег; немного, конечно, но наши возможности весьма скромны; благословенные времена царя Соломона отдалились от нас годами разрушений, разорений и уныния, но не сумма ведь главное! Вот тридцать сребреников, возьми их в свой ящик, и употребите деньги по своему усмотрению, на дело добра и милосердия! Теперь ещё кое-что. Пора бы нам уже придти с твоим учителем праведности Иешуа к согласию. И Пасха - лучшее время для этого. Мы все очень много наслышаны о чудесах, творимых Иешуа, а некоторые даже были очевидцами этих знамений. Такие дела простой человек не может творить сам от себя. Есть и меж нами разногласия, чьей силой твой друг совершает эти чудеса, но они - добрые: исцеление, воскрешение, насыщение голодных. И если Иешуа - человек от Бога, то мы должны оказать ему, как великому пророку, свою поддержку и помощь. Вы переходите со своим учителем с места на место; и мы не можем знать, где вы находитесь в данный момент. Иначе мы уже давно обязательно бы встретились по-дружески с Иешуа и сломали существующие между нами непонимание и напряжённость. Отведи нас к учителю, и ты сделаешь не только доброе дело для нас, но и для него; и даже, возможно, для всего народа Израильского. Уже много лет Бог не посылает нам Своих пророков, что сильно удручает наши сердца. И мы будем несказанно рады узреть в лице Иешуа истинного пророка, человека от Бога, передающего нам Его волю!" Каиафа торжественно поднял руки ладонями вверх, как бы тем самым показывая всем и Богу чистоту своих помыслов и стремление к правде. Я знал, что хитрее фарисеев нет никого на земле, а первосвященники - хитрейшие из фарисеев. Но, с другой стороны, Никодим рассказывал, что не один он в Синедрионе высказывал сомнения в правильности позиции по отношению к Иешуа, как к самозванцу и лжецу. И эти сомнения могли бы рассеяться окончательно, если бы первосвященник со своими людьми внимательнее выслушали Учителя. Это было бы просто здорово: вместо гонений - признание, вместо препонов - помощь и поддержка. Конечно, я не собирался предпринимать ничего, не посоветовавшись с Учителем: ведь Он - мудрый, и знает, как правильнее поступить в любой ситуации. Поэтому я сказал Каиафе: "Лично мне хочется, чтобы вы нашли общий язык с Иешуа. Сам я знаю, что Он - от Бога, и желал бы, чтобы и все смогли убедиться в этом. Я спрошу Учителя, может ли Он встретиться с вами и поговорить". Вдруг один из присутствующих гневно перебил меня: "Безумный! С тобой сейчас говорит первосвященник Израильский! И твой учитель, как ты называешь его, должен быть бесконечно рад такой возможности - объяснить своё учение мудрейшим из народа!" Каиафа успокаивающе поднял руку и сказал: "Умерь свой пыл, Гирсон! К чему невоздержанность и эмоции? Возможно, ты неправ, и Иешуа - великий пророк, заслуживающий самого большого уважения и внимания. Как зовут тебя, казначей?" "Иуда" - ответил я. "Иди сейчас, Иуда, поговори с учителем, расскажи ему о наших самых лучших намерениях и стремлении нашем к истине. Обсудите предложение наше, и если Иешуа согласен, то приходи в любое время сюда, и мы вместе пойдём к учителю твоему". Улыбнувшись устало, Каиафа жестом подозвал раба и приказал ему проводить меня на улицу.

* * *

Со смятённым сердцем вышел я из дома первосвященника. Симон вопросительно посмотрел на меня, увидев на лице моём озабоченность.
- Получил от фарисеев деньги, - сказал я другу.
- Хорошо, что ящик не отобрали, - проворчал Симон, глядя внимательно по сторонам.
- Теперь поспешим назад, к Учителю; есть кое-что важное, что надо ему сказать!
Мы проделали обратный путь молча. Симон вообще неразговорчивый человек, а я всю дорогу обдумывал предложение Каиафы. Деньги, данные первосвященником, несмотря на ничтожность суммы, говорили о многом. Это могло означать шаг навстречу, сделанный фарисеями. И хотя в истории нашего народа пророки, чаще всего, были ненавидимы властями, и их безжалостно преследовали и даже убивали, но всё же иногда их голос пробивался сквозь тьму невежества, и они обретали славу людей Божьих. Я знаю Иешуа так хорошо, как никто другой; а поэтому не сомневаюсь, что тот, кто захочет узнать истину от Учителя - узнает её. Так размышляя, я вошёл в дом, временное наше пристанище, и поспешил к Иешуа. Учитель был один, что случалось крайне редко. Последнее время он был более задумчив, чем обычно. Грусть наложила отпечаток на его светлое лицо. Порою нам всем казалось (и мы между собою даже говорили об этом), что Иешуа просто устал от постоянного, нескончаемого общения с самыми разными людьми. Мы хотели ему помочь, но как? Единственное, что мы решили, так это, по возможности, оградить его от назойливости людской, да и самим не тревожить любимого Учителя по всякому поводу. Но он, казалось, будто бы догадался о наших планах и, как никогда настойчиво, искал общения с людьми. И это общение преображало его. Грусть уступала место улыбке; он становился оживлённым, вникая в самые незначительные, как нам казалось, проблемы простых людей. И он говорил. Говорил так, что слушающие его испытывали в тот момент чувство, будто бы из их ушей вытащили вату, торчавшую там на протяжении всей жизни; с их глаз сняли полупрозрачную, мутную пелену, и всё вокруг становилось ясным, светлым и близким. Люди с удивлением оглядывались вокруг себя, будто впервые видя мир, в котором они жили многие годы. Не знаю: как те, кто придёт после нас, смогут понять истину, не услышав Учителя. Никто не передаст того, что говорил Иешуа. Правда, он сам сказал, что никогда не покинет того, кто верит в него, но мне трудно представить себе это.
Иешуа поднял глаза и, увидев меня, пригласил жестом присесть рядом. "Для чего фарисеи приглашали тебя, Иуда?" - спросил он. "Каиафа дал мне тридцать сребреников на благие дела. А ещё он хочет видеть тебя. Они решили, в честь праздника Пасхи и ради справедливости, выяснить, наконец, окончательно, пророк ты от Бога или..." - тут я запнулся, не желая говорить грубость в адрес Учителя, даже передавая чужие слова. "Или я - лжец?" - с грустной улыбкой закончил Иешуа. "Да, Учитель, именно так они и сказали!" " Разве мало я сделал попыток образумить этих несчастных людей? Даже камни смягчились бы, будь мои слова обращены к ним, но у лицемеров сердца - твёрже любого камня, и эту твёрдость придаёт им их хозяин и повелитель - князь мира сего. Впрочем, это я говорю лишь в назидание тебе, чтоб не отчаивался ты, когда слушающие тебя не слышат ни одного твоего слова, смотрящие на тебя во все глаза видят лишь пустоту перед собой, а душа неуязвима для стрел истины. Когда меня зовут, я всегда иду, ибо призывающий достоин получить возможность спасения. Когда они хотят видеть меня, Иуда?" "Тебе не нужно, Учитель, идти к ним; Каиафа, желая показать благорасположенность и уважение, готов направить делегацию к тебе, а меня просил быть их проводником". "А как сам ты считаешь, брат мой? Увидел ли ты действительно искреннее желание первосвященника и его слуг перестать противиться Богу и принять меня, и выслушать сердцем открытым?" "Про слуг его ничего не скажу; но Каиафа, по моему мнению, не лукавит. Ведь на самом деле (и Никодим говорил об этом) в Синедрионе никогда и не было единства по поводу отношения к тебе, Учитель. Кажется, наконец, разум их просветлился, и они уже начинают доказывать это своими поступками. Вот, дали немного денег, а это - вещь неслыханная..." "Тридцать серебренников... - грустно улыбнулся Иешуа, - действительно, ничтожная сумма; но как важны эти деньги, ты даже не представляешь сейчас, Иуда!" " Так, значит, и ты, Учитель, считаешь, что первосвященник на самом деле ищет примирения? Ты - мудр, и мысль твоя - светла, и видишь ты дальше, чем любой из нас. И чем для тебя может быть мой совет, ведь я - простой человек, и могу ошибаться!" "Боль моя за тебя, Иуда, бездонна. Ты дорог мне, и оттого сердце моё обливается кровью. Я доверяю тебе более, нежели другим, и ты вполне заслуживаешь этого. Помнишь: когда стали, по сердечной расположенности, приносить пожертвования для бедных, и потребовалось выбрать человека, ведущего дела нашей маленькой казны, Матфей предлагал поручить это ему, как хорошо знающему счёт деньгам. Но я поручил попечение казны тебе, и ни разу с тех пор не пожалел об этом. Поэтому, как видишь, я доверяю тебе и в суждениях, и мне важно, что ты думаешь о будущей встрече." "Учитель! Я хочу славы твоей, как сына Божьего! И думаю, что эта заслуженная слава наступит, наконец, если я приведу этих священников к тебе." " Что ж, пусть будет так, Иуда. Завтра - Пасха, мы соберёмся за праздничным столом, а после я скажу тебе, чтоб ты сходил за фарисеями."

* * *

Я вышел от Учителя успокоенный. Возможно, завтра уже наступит долгожданный момент примирения, и Иешуа будет признан всеми, как Царь Иудейский. Быстрее бы настал этот день! С такими мыслями я лёг спать. Ночь была душная, и эта духота долго давила на меня и не давала уснуть. Однако рано поутру я уже был на ногах. Купив у торговцев хлеб и вино для Пасхального ужина, мы с Симоном Кананитом и Андреем Рыбаком поспешили за пределы города, где на расстоянии получаса ходьбы жили больные проказой. Отдав угощение и восхвалив Бога, мы вернулись в город. За приготовлениями к Пасхе день пролетел незаметно. Наступал праздничный вечер. В большой светлой комнате, устланной ткаными коврами, собрались все. Учитель разделил хлеб и вино, сказав при этом: "Отныне будете есть этот хлеб и пить это вино, вспоминая не выход Моисея с народом из Египта, но жертву за грех во спасение мира! Сегодня праздник; но не такой, о котором думаете; праздник больший, важный для всех живущих ныне, умерших и не родившихся ещё! Как думаешь, Иуда?" "Да, Учитель!" - ответил я восторженно. Все удивлённо посмотрели на Иешуа, а затем и на меня. "Сегодня для всех вас, - продолжал Учитель, - большое испытание; и вы, поддавшись соблазну, оставите меня одного. Так произойдёт; но пусть отчаянье и уныние не наполняют ваши сердца; покинув вас на время, я возвращусь навсегда к вам, и не оставлю одних, без помощи, перед лицом дьявола!" Пётр, как всегда импульсивный, вскочил и, прижав обе руки к своей груди, сказал: "Учитель мой! Пусть хоть весь мир отвернётся от тебя, но я останусь рядом и не поддамся никогда и ни за что никаким соблазнам!" Иешуа с печалью посмотрел на Кифу: "Я знаю, Симон, твою любовь и преданность; но человек не может пройти свой жизненный путь без падений; важнее, как быстро человек встаёт на ноги. Я дам вам и силу и уверенность и крепость, и вы оправитесь от всех недугов!" Мы подавленно молчали. Я не понимал всего, что сказал сейчас Учитель, но как всегда, верил его словам безгранично; у меня было достаточно времени, чтобы убедиться: всё, что говорил Иешуа - истина. Учитель посмотрел на меня и сказал: "Иуда, что должен ты сделать, сделай сейчас!" Я поднялся и быстро вышел из дома. Улицы были пустынны; огромное и бездонное небо с тысячами звёзд величаво возвышалось над ночным городом. Я был без казны, а поэтому поспешил к Каиафе один, без своего друга Симона. Вскоре я уже стучал в дверь дома первосвященника. Меня провели в ту же комнату, в которой и состоялся разговор накануне. Каиафа в своём блистательном одеянии, в окружении книжников и фарисеев, возлежал за Пасхальной трапезой. Увидя меня, первосвященник, обращаясь к окружающим, сказал: "А вот и Иуда, он отведёт нас к учителю праведности Иешуа, которому мы давно уже хотели выразить своё почтение за те дела, что он творит в Святом городе, да и не только, но и по всей земле нашей!"
"Учитель сказал мне, что сейчас - самое время для встречи, и я готов немедля проводить вас к нему!" "Хорошо. Подожди немного на улице, и мы вскорости присоединимся к тебе". Я вышел из дома и в ожидании прислонился к стене. За те годы, как мы жили рядом с Учителем, произошло много событий. Я знаю: Матфей временами записывает некоторые слова Иешуа, которые кажутся ему наиболее важными, и отмечает также разные случаи, достойные внимания; когда-нибудь он соберёт свои записи воедино, и потомки наши узнают о событиях, происходящих с нами сейчас. Матфей никому не даёт заглядывать в свои записи, тщательно скрывая их от наших глаз. Хотя, как мне кажется, труд этот напрасен. Убедившись в том, что Учитель от Бога, фарисеи, вероятно, сотнями рук искусных писарей запечатлеют учение Иешуа, как великого пророка. Мои размышления прервал стук открываемой двери. На улицу вышел Каиафа в сопровождении фарисеев и книжников, количеством человек двадцати пяти. "Веди нас, Иуда!" - скомандовал первосвященник.

* * *

Длинной процессией мы двинулись по тёмным улицам за пределы города, так как я знал, что Иешуа с учениками будут в это время в Гефсиманском саду. Уже подходя к месту, я почувствовал в груди сильное волнение, вызванное, очевидно, важностью предстоящей встречи. Ни прохладный лёгкий ветерок, ни аромат фруктовых деревьев, не трогали меня. Вот, наконец, смутные очертания моих друзей, а вот - Иешуа; его лицо светится добротой, в то же время преисполнено некоей торжественностью. Я подошёл к Учителю и поцеловал его. Вдруг кто-то сзади схватил меня за спину и оттолкнул от Иешуа. Какие-то вооружённые воины, которых не было с нами, я помню точно, окружили Учителя плотным кольцом и взяли его за руки. Кананит бросился к ним; в руке, при свете факелов, блеснул его страшный нож; и один из стражников, схватившись за голову, огласил окрестности громким воплем боли. "Убери нож, Симон!" - властно сказал Иешуа, - вспомни, что говорил я вам не раз уже: оружие ваше не из железа, но из слова; отвечающий насилием на насилие лишь умножает зло. Ты хочешь быть тем, кто помогает рождаться злу, Симон?!". Кананит, огромный и стремительный, резко отбросил свой нож далеко от себя, и, закрыв лицо руками, сел на землю. Иешуа из Назарета! - сказал один из фарисеев, - для тщательного рассмотрения твоего дела мы должны доставить тебя в дом первосвященника! Будь благоразумным, и скажи своим ученикам, чтоб и они не теряли рассудка и не совершали глупостей, усугубляя твоё и своё положение."
"Друзья мои! - обратился Учитель к нам, - не препятствуйте происходящему, ибо нынешняя боль необходима; но не впадайте в отчаянье, я буду с вами во всякий момент вашей жизни, и ободрю вас!" Меня всё происходящее настолько ошеломило, что я всё это время стоял неподвижным столбом, совершенно не понимая, что случилось. Какой-то жар, испепеляющий мою голову, завладел мною, и мне показалось, что я уже умер, а всё вокруг - нереально, будто страшный сон. Сейчас я проснусь, и исчезнет всё, что терзает меня своей чудовищной невозможностью. Последние слова Иешуа вывели меня из оцепенения, и я кинулся к Учителю. "Что происходит сейчас, - спросил я, - неужели всё это - из-за меня? Неужели именно я виновник таких событий; эти стражники, эти руки, держащие тебя, этот невероятный шум, это отчаянье любящих тебя? Что это?" Учитель наклонился ко мне и тихо сказал: "Мужайся, Иуда! Наступил час великий, и не ты виновник его; отдалить этот час, либо ускорить его, не в твоих силах. Сейчас тебе кажется, что всё рушится и умирает, но на самом деле, именно сейчас происходят те предродовые муки, предшествующие настоящему рождению мира и его спасению! Не вини себя ни за что; вижу твои помыслы и твоё сердце и душу, - они чисты. И пусть в веках имя твоё будет поругаемо и поносимо помни, что я люблю тебя!" Тут вновь меня отодвинули в сторону и процессия, состоящая из воинов и фарисеев, двинулась к городу. А я побежал в сторону, во тьму, окружавшую Гефсиманский сад. Упав в траву, я плакал, я пытался рвать волосы у себя на голове, я бил себя кулаками по лицу, чтобы физическая боль затмила, заглушила боль сердечную. Кровь текла сквозь пальцы мои, но сердце не успокаивалось. Я сам привёл злодеев к Учителю! Я прибежал к ним ночью, и повёл их в темноте, зная, куда надо идти! Они схватили Иешуа, и увели его, а я теперь здесь, в темноте и отчаянье, сделавший своё дело и никому уже не нужный. Какая огромная жестокость, какая несправедливость всего происходящего; где же Бог, взирающий на мир, где же его мудрое вмешательство!? Для меня всё было кончено. Не знаю, что будет с миром теперь, что будет с каждым человеком в отдельности, но я уже мёртв.

* * *

Вскочив на ноги, почти не разбирая дороги, я бросился в город. Забежав в дом, где ещё вчера мы с Иешуа встречали праздник Пасхи за скромной трапезой, я схватил свой денежный ящик, вмиг ставший мне ненавистным. Раскрыв его, я лихорадочно отсчитал тридцать Серебренников - те деньги, данные мне Каиафой, и засунул их в карман. Затем, так же торопясь, я выбежал из дома и помчался к первосвященнику. Возле ворот толпились люди; я увидел среди них и некоторых учеников, но мне было не до них, и я быстро вошёл в дверь дома Каиафы. Попав в знакомую комнату, я увидел там нескольких человек, незнакомых мне, и одного книжника, по имени Гирсон, который в прошлый раз с такой надменностью указал мне на моё место. "А, Иуда! - усмехнулся Гирсон, - что тебе надобно? Всё идёт по плану: с учителем твоим Иешуа сейчас разговаривают наши мудрецы, чтобы получить правильное суждение о его учении; правда, он не слишком разговорчив; но думаю, он всё же образумится и снизойдёт до беседы с мудрейшими сынами Израиля! Но ты: что ты пришёл сюда? Ты сделал всё, что должен был сделать; тебе заплачено сполна, на большее можешь и не рассчитывать!" Слова Гирсона потонули в дружном смехе присутствующих. "Вы обманули меня! - закричал я, - вы - коварные и вероломные обманщики! Ни один честный человек не позволит себе сделать подобное зло, и вы ещё много раз пожалеете, что поступили так со мной. Да, впрочем, при чём тут я, - вы силой пленили Иешуа, Учителя от Бога, и вам и вашим детям воздастся за такое злодеяние!" "Ты, Иуда, сейчас на волосок от смерти. Такие слова, которые ты говоришь нам, приведут тебя к быстрой казни, если ты не умолкнешь! Очевидно, ты сошёл с ума, если бросаешь эти обвинения нам, кротчайшим из смертных! Уходи, для собственного же блага, скорее из этого дома!" Я резко засунул руку в карман (все вздрогнули и попятились), вытащил грязные деньги, цену подлости фарисейской, и швырнул их на пол. "Возьмите своё, лицемеры; Ваши серебренники жгут мне карман и испепеляют мою душу!" С этими словами я повернулся и выбежал из дома. Возле ворот я столкнулся лицом к лицу с Кифой, но он быстро отвернулся в сторону. Шатаясь, побрёл я неуверенно прочь от дома первосвященника. На окраине города мне повстречались какие-то люди, чей громкий смех и необузданность веселья не могли не броситься в глаза. Подошедши ближе, я почувствовал у них запах вина. "Давай сюда, друг, отпразднуй и с нами Пасху!" - закричал один из них. Я позволил себя ввести в дом, где запах вина вытеснил все остальные; тут же мне поднесли огромную чашу, и я выпил её залпом. Одобрительный гул сопроводил мои действия, и мне налили ещё. Я осушил и вторую чашу. Лица передо мной плавали, словно в тумане; то, соединяясь в одно, добродушное и лукавое, то разбиваясь на тысячи светлых пятен, в которых уже не угадывались человеческие черты. После пятой чаши я попытался встать, но пол вдруг резко поднялся и полетел мне в лицо. Я провалился в никуда. Очнулся в каких-то кустах, пахнущих свежестью и влагой. По невидимой мне тропинке неподалёку шли двое, о чём-то оживлённо беседуя:
- Ты был там, на казни?
- Да... Зрелище, скажу я тебе, занимательное. Как можно такое пропустить?
- А что тот пророк Галилейский, о котором говорит весь город?
- Да он и не пророк никакой. Помер быстрее двух остальных, и никаких чудес!
- И что теперь?
- Да ничего! Мало, что ли, развелось этих самозванцев, возомнивших о себе неизвестно что, а на самом деле - обыкновенные смертные, только говорить ловко умеют!
- Жалко всё же. Я слышал, что он никому никакого зла не сделал.
- А мозги людям туманить - не зло? А себя царём называть - не зло!? Поделом ему досталось. Нечего возмущать народ, и так покоя нет от такой жизни!
Голоса удалились, и я больше уже не слышал их. Значит, Иешуа умер. Он умирал в тот самый момент, когда я валялся пьяным в пыльной траве. Он мучился от зноя и боли, когда я в забытьи громко храпел, одурманенный крепким вином. Мне невыносима любая мысль, приходящая в голову. Я знаю, что надо сделать. Найдя неподалёку кусок старой верёвки, я делаю петлю, взбираюсь на смоковницу, конец крепко привязываю к толстой ветке, надеваю петлю на шею и спрыгиваю на землю...